Грязное мамбо, или Потрошители - Страница 77

Я попятился, предоставив ей блевать до потери сознания. В конце концов мучительные, выворачивающие нутро позывы перешли в икоту, и вскоре она улеглась на каменный пол, потная, задыхающаяся, но сознающая, где находится.

— Неважно выглядишь, — сказал я, подойдя и становясь так, чтобы она могла меня видеть.

Ее веки затрепетали, глазные яблоки задергались, взгляд поднялся к моему лицу и заметался по чертам, воспринимая увиденное. Где-то под черепом очнулся к жизни центр воспоминаний.

— Балбес? — еле выговорила она. Губы искривились в подобии улыбки, обнажив зубы с красными пятнами, десны, лишенные плоти, нервы, убитые «кью».

— Ага. Балбес, — согласился я, отгреб в сторону мелкие камешки и сел рядом с ней, взяв ее бестелесную руку в свои. Она трепетала в моих ладонях, как умирающая пичуга, часто-часто касаясь кожи.

Мелинда дышала тяжело, трудно; воздух с натугой вырывался из легких.

— Мы ходили в парк… балбес… Что там было… в парке?

Я не знал, о чем она говорит. Может, вспомнилась какая-нибудь доисторическая экскурсия, которую мы совершили много лет назад. Или это ее полусгнивший мозг придумывал небылицы, причудливо сплетая правду и фантазии.

— Нам очень понравилось, — ответил я. — Там красиво. Мы сходим, если захочешь.

Мелинда закашлялась и, вытянув руку из моих ладоней, полезла куда-то под блузку, между грудями, от которых ничего не осталось — только два высохших плоских мешочка, и достала маленький алый пузырек. Не успел я понять, что она делает, как Мелинда сунула палец в рубиновую пудру, подцепив целый холмик «кью».

Я перехватил ее руку по пути к деснам и резким движением стряхнул порошок, начисто вытерев ей палец своей рубашкой. Мелинда чуть отодвинулась, лицо исказила судорога гнева, но вскоре все прошло, забылось. Ее кратковременная память уже не удерживала текущие события.

— Питеру надо спать, — прошептала Мелинда. — Ребенку нужен сон.

Я говорил, что у нее галлюцинации, пытался объяснить, почему мы оказались в полуразрушенной Океаник-плазе, далеко от нашего дома в пространстве и во времени, но она ничего не желала слушать.

— Спой мне ту песенку, балбес, — прошептала она. — Спой Питеру песенку.

Даже сейчас бывшая жена умудрялась настоять на своем.

Она открыла рот с потрескавшимися уголками губ, покрытых запекшейся кровью и частицами «кью», и запела. Голос остался чистым, звучным, в точности как пятнадцать лет назад.

— Я хочу поплавать в море с говорящими колибри…

Когда она допела до конца и начала снова, я стал подпевать.

Через полчаса пения и несвязного лепета дело перешло в решающую стадию. Мелинда ослабела, устала, не понимала, зачем я пришел.

— Должны же у тебя быть деньги, — уговаривал я ее. — Скажи мне, где они, и я все улажу.

Но она говорила только о «кью»: как найти, где найти, сколько стоит. Каждые несколько минут она доставала очередную ампулу. Как бы ни разложился ее мозг от этой дряни, наркотик не убил способности находить припрятанные запасы на собственном теле. Я выхватывал у нее дозу за дозой, удерживая здесь, со мной, в настоящем времени.

— Мелинда, — жестко сказал я, уже не беспокоясь, что от резонанса обрушится крыша. — Ты должна заплатить в Кредитный союз за почки. Если не найдешь денег, я… они… Кому можно позвонить? У кого-нибудь есть деньги?

Она открыла рот, и я приподнял ее, силясь расслышать.

— Позвони моему мужу, — прошептала она.

— Твоему мужу?

Я, правда, не видел Питера несколько месяцев, но точно помню, что ни о чем таком он не упоминал.

— Мужу, — подтвердила она и назвала мое имя.

Все рухнуло. Наводнение здравого смысла перехлестнуло через дамбу, которой я в отчаянии отгораживался. До меня дошло, что Мелинда где-то заблудилась и уже не вернется назад. Деньги, предназначенные на взносы за почки, потрачены на наркотик, отложенные на оплату счетов и ипотеки скорее всего тоже. «Кью» съел ее налоги, инвестиции, сбережения и, когда ничего не осталось, сожрал мозг. Мелинда, моя финансово щепетильная, высоконравственная, предусмотрительная, добрая и красивая Мелинда ушла навсегда, осталось только иссохшее тело.

Меня по-прежнему ждала работа.

Я отпустил ее руку, мягко поцеловал в лоб и вытащил из сумки канистру с эфиром.

Я не помню, как проводил экстракцию, за что благодарен судьбе. Может, какие-то остатки «кью» впитались через губы или мозг отгородился от реальности, облегчив мне задачу, но те полчаса для меня — сплошное белое пятно. Я воткнул трубку с эфиром ей в рот, повернул краник — и пришел в себя уже на обратном пути, когда полз по коридору, волоча за собой сумку и почки.

Я помню, как вернулся за ней, спохватившись, что не по-человечески оставлять тело гнить в этих развалинах, где его отыщут разве что бродяги. Схватил Мелинду под мышки и выволок из западного вестибюля в темный коридор. Я тащил ее по проходам, извиваясь на спине, пытаясь держать себя в руках, сворачивая не туда, ничего не видя из-за попавшей в глаза соленой жидкости — наверняка пота, утыкаясь в тупики и возвращаясь, волоча Мелинду к выходу.

Это заняло несколько часов, но каким-то образом я все же вылез сам и вытащил труп на холодный ночной воздух. Кругом по-прежнему было безлюдно и абсолютно тихо, когда я положил ее себе на плечо. Руки Мелинды свесились мне на грудь, кисти болтались где-то у живота; любой подумает, что я тащу домой мертвецки пьяную подружку для веселой ночки, а она перебрала и ничего не чувствует.

Мы сидели в машине — я и Мелинда, или то, чем она стала, — довольно долго. Несколько часов. Я уверен, хотя точно не помню. Через некоторое время я подъехал к «Снэк шэк» — это было первое попавшееся открытое кафе, а мне чудовищно хотелось пить. Я ничего не смогу с пересохшим горлом. Я вошел, купил большую порцию содовой и выпил в несколько быстрых жадных глотков. Затем, не дав себе времени на колебания, схватил трубку ближайшего таксофона и набрал номер.