Грязное мамбо, или Потрошители - Страница 76

Из-за сканера пришлось погулять лишнего; луч-то мог проникать через препятствия, но я сделан из плоти и крови, поэтому, даже окажись гейблмановские почки буквально за стеной, ничего не мог сделать, кроме как отправиться на поиски обходного пути. Необходимости ковырять кладку карманным лазером я не видел.

Вскоре я передвигался, согнувшись в три погибели, а потом и ползком — при обрушении потолок остановился на высоте три фута. Теперь я преодолевал коридоры на четвереньках, крепко сжимая сканер в правой руке и тазер — в левой. Ремень сумки был захлестнут за ногу, и канистры с эфиром позвякивали, когда саквояж проезжал по камням. На секунду меня посетило искушение вернуться и установить наблюдение снаружи в надежде, что должник предпримет вылазку в реальный мир, но я знал: клиент, забившийся так глубоко, долго не покажется на поверхности. Мне требовался этот заказ; мне до зарезу нужны были комиссионные. Если я запорю поручение, толстая стопка счетов врежет мне по кумполу больнее, чем многотонные завалы наверху.

Наконец, когда штаны порвались до дыр и я полз на голых коленях и саднящих ободранных ладонях, я нашел то, что искал. Сканер зашелся в праведном гневе — клиент был рядом. Две почки, готовенькие и ждущие только меня. Думая уже о дороге домой, причитающихся наличных и счетах, которые смогу оплатить, я пополз скорее, то и дело перехватывая тазер.

Вскоре я начал различать звуки. Разговор? Нет, только голос, без слов. Чем ближе я подбирался, тем более плавным он становился, и вдруг мне одновременно захотелось побежать и застыть на месте: как можно быстрее проверить, правильно ли расслышал, и остаться на случай, если угадал. Негромкое пение просачивалось в длинный коридор из грота в ста ярдах от меня. Одинокий голос, высокий, мелодичный:

— Я хочу поплавать в море с говорящими колибри…

Мелинда лежала на спине, разметавшись на камнях и глядя в потолок. Когда-то здесь был вестибюль западного крыла Океаник-плазы. Большая часть помещения сохранилась, несмотря на рухнувшие опорные балки и накренившиеся стены. По моим прикидкам, все это удержалось благодаря примерно одинаковому давлению со всех сторон, как в огромном вигваме. Впрочем, я не питал иллюзий относительно безопасности этого места; все могло рухнуть в любую минуту.

Но не это занимало мои мысли; Мелинда, продолжавшая напевать, не замечая, что я вошел в комнату и остановился в пятидесяти футах, — вот о чем я думал. Это, без сомнения, была она. Я не видел ее пятнадцать лет, а постарела она на тридцать. Прежде упругая кожа полного, широкого лица обвисла вялыми складками; под опухшими глазами набрякли толстые неровные мешки. Волосы, когда-то густые и роскошные — Мелинда укладывала их вокруг головы короной, которой позавидовали бы модели, рекламирующие шампунь, — стали жидкими и безжизненными. Стрижка под пажа, концы неровные, секутся даже при такой длине. Изношенные джинсы с бахромой внизу и едва узнаваемая розовая блузка, которую Мелинда носила дома, — наш интимный сигнал, что она хочет заняться любовью. Пуговицы еле держались, на боку зияли большие дыры, сквозь которые виднелась нездорового желтоватого цвета плоть.

— …Разговорчивые доги пусть плывут с мартышкой рядом…

Я пошел по вестибюлю. Огромные окна с выбитыми стеклами треснули и сплющились под натиском кирпича и бетона. Шаги эхом отдавались в темной холодной пещере. Сканер корректировать не требовалось, но я поднял его, чтобы окончательно убедиться, и — точно, изъятию подлежали почки Мелинды, о которых Питер проболтался много лет назад. Руки сами полезли за папкой; она открылась на первой странице — мне следовало изучить ее еще в коридоре Кредитного союза.

Мелинда Расмуссен. Четко, ясно, однозначно. Ее девичья фамилия. Я не мог убедить себя в существовании второй Мелинды Расмуссен, которая знает колыбельную, сочиненную нами для нашего сына.

— …Буду плавать с барсуками, лишь бы только мы болтали…

Она не смотрела, кто приближается; уставившись в потолок, напевала то мелодию, то слова, а допев, начинала снова, словно кто-то нажимал кнопку повтора.

Я опустился на колени возле третьей бывшей жены и пощелкал пальцами у нее перед глазами. Никакой реакции.

— Мелинда, — позвал я. От звука моего низкого голоса, казалось, дрогнули стены огромного грота. — Мелинда, очнись.

Она не отвечала. Это не походило на обычное безумие, которое мне доводилось видеть у пациентов дома престарелых или у «касперов» с отказавшими «Призраками»; здесь было что-то другое. Она находилась где-то в ином месте и времени. Наклонившись поближе и разглядев блеск алых крупинок в трещинах ее губ, я сразу понял, что Мелинда сидит на «кью».

— Мелинда! — громко сказал я и встряхнул ее за худые костлявые плечи. Голова беспомощно мотнулась на тощей, как труба пылесоса, шее. Наркотик съел ее подкожный жир, вытянув всю энергию из когда-то роскошного тела. Передо мной лежал скелет с обвисшей кожей, и ничего больше. Оставалось удивляться, что Мелинда имплантировала только почки: ее организм находился при последнем издыхании и, боюсь, миновал точку возврата.

Несколько пощечин, и она наконец попыталась сосредоточиться на реальности, очнувшись от своих наркотических грез. Я видел, как сузились ее зрачки, заметив светящийся экран моего сканера, но она не дернулась бежать.

— Вставай! — приказал я. — Мелинда, вставай!

Моргание. Кашель. Плечи задрожали, руки судорожно задергались, тело сотрясла конвульсивная дрожь, и водопад рвоты извергся наружу, попав и на мои ботинки. Я отступил. Мелинда упала на четвереньки, едва удерживаясь на руках и дрожащих коленях, опустив голову к полу. В рвотной массе я заметил красные сгустки и кровавые прожилки, испещрившие скудные остатки полупереваренной пищи.